Воспитанники Иконописной школы при СПбДАиС встретились с одним из ведущих иконописцев нашего города Дмитрием Геннадьевичем Мироненко, побеседовали о становлении иконописца, его служении Церкви, а также обсудили практические вопросы, волнующие студентов Иконописной школы, будущих иконописцев.

Дмитрий Мироненко – руководитель иконописно-реставрационной мастерской им. Св. Иоанна Дамаскина при Александро-Невской Лавре, иконописец, стенописец, реставратор, кандидат искусствоведения.

Студенты: — Известный иконописец архимандрит Зинон (Теодор) в своей книге писал, что иконопись может быть только делом жизни…

Дмитрий Мироненко: — Это так. Только делом жизни. О. Зинон принципиальный человек, и принцип не подразумевает никакой двоякости. Вот, например, я посижу сейчас на стульчике, а потом побегу на кресло сяду или на табуреточку на кухне, или вообще уйду в другую комнату. Это не так. Либо иконописание навсегда, и ничего более, или лучше этим не заниматься вообще, потому что опасно, смертельно становится.

С.: — То есть студент должен уже сейчас определиться?

Д.М.: — Пока он студент, я думаю, это не так принципиально. Как, например, на пасторском отделении — не все же принимают благодать священства, не все рукополагаются из выпускников. Наоборот, получив шикарное богословское академическое образование, кто-то осознано делает выбор, что он не станет священником. И при этом он человек верующий, хорошо образованный. Такие люди вообще бесценны, которые закончив семинарию, не становятся священниками, но остаются в Церкви. Одно дело, если человек утратил веру и ушел, это, конечно, потеря большая. А если человек не утратил веру, а её преумножил, и при этом принимает осознанное решение, что он не будет служить у Престола, но он будет служить Богу на каком-то социальном поприще, разве это плохо? Это зрелый человек, который способен принимать решения, который дерзать способен. Ведь Бог не только батюшек любит. Он любит всех. И иконописцев тоже. (смеется)

С.: — Существует разные мнения относительно того, какие требования, прежде всего к самому себе, должен предъявлять иконописец: какие-то особенные или достаточно исполнять все то, что положено исполнять мирянину?

Д.М.: — Сколько людей, столько и мнений, и я в этом смысле могу сказать тоже только свое мнение и не более того. Наверное, всё-таки, важно иконописцу заглянуть внутрь самого себя. И честно, именно честно, разобраться с этой проблемой: вообще для чего ты тут находишься сейчас, место занимаешь? В Лавре ли, в школе ли. Кто-то не поступил, может быть. И, вообще, писать иконы для чего? Для чего мне это нужно? Или вернее даже не так. Верующий человек, человек церковный, слово «мне» старается вообще не употреблять, и вообще не заходить с этой стороны, а подходить с позиции «чем я могу быть полезен Церкви». А если я, например, вот такой нерадивый иконописец или малообразованный, или вот такой немощной? Могу ли я вообще быть полезен? Конечно, можешь.

Нужно всё согласовывать со Христом… Центром жизни христианина должен быть кто? Христос! И если всё сверять по Спасителю, все доверять Ему, то тогда ответом Божьим на все эти вопросы будет житие этого человека: будут появляться люди – наставники или обстоятельства: он планировал одно, а попадает в совершенно другую ситуацию, или не

попадает в неё. Вот эта всецелая устремленность человека ко Христу, она и есть, наверное, все то, что подразумевается.

Одни называют это служением, другие – крестоношением, третьи – ещё как-то. Это тайна великая, которая на самом деле ни от кого не скрыта, она совершенно ясная и понятная, если центром жизни христианина стал Христос. И тогда не важно, кто он – иконописец, врач или дворник. Он будет мести улицу так хорошо, что там ни один человек не поскользнётся и так далее. Потому что дворник – христианин, он относится к своему делу как к служению Божьему. Он служит человеку, но тем самым воздает хвалу Богу – служит Богу, служа ближнему своему. Иконописец так же.

Мы не будем злоупотреблять словом «служение» — это слишком громко сказано, просто ответственно хотя бы, по — честному относится и делать эту работу хорошо. И желательно не обдирать заказчика до нитки, не злоупотреблять ценообразованием, потому что это тоже опасные вещи. А по честному: вот эта работа оценивается так, я её должен сделать вот так, по настоящему, хорошо, максимально хорошо, насколько я могу это сделать. Потому что, если вы ставите себе задачу написать так же хорошо, как Андрей Рублев, то вы попались в силки вражьи, и, конечно, вы не напишите так, как Андрей Рублев. Да и зачем так-то писать? Просто надо писать максимально хорошо как я могу, как меня научили, вот в этой нише я работаю и я развиваюсь. Нужно всегда по максимуму работать, и тогда вы и растете быстро. И этот максимум бесконечен, он ничем не ограничен.

Господь вас ничем не ограничивает. Смерть только разлучит с этим миром. И в этом тоже есть особый Божий промысел. Есть профессионалы, который растут всю жизнь, в профессиональной сфере, они не остывают. Что бы было, если бы они по пятьсот лет жили? Это же какими они ангелообразными людьми — то стали?! Господь вовремя прекращает этот процесс: «Нет, давай-ка ты переходи в другое состояние, здесь есть работенка получше, поинтереснее». Вот и все. Служение – это очень хорошее слово, но чаще всего это просто слово. Его часто употребляют, и оно становится избитым, как слово «любовь», например. Нужно очень аккуратно пользоваться такими словами. Нужно просто тихо строить свою жизнь согласно с христианскими заповедями, и все получится. Часто бывает, человек, недавно пришедший в Церковь, неофит, начинает налагать на себя сверхподвиги, и опытные духовники говорят: ты малое-то сделай сначала. Ты сегодня бьешь поклоны, а посмотрим на тебя через два года — сохранится ли такое пассионарное состояние? Скорее всего, нет. И поэтому не надо пытаться сделать больше, чем ты можешь. Делай малое, но делай честно, на всю катушку. Сказал, значит сделай!

С.: — Сейчас довольно часто можно встретить иконы, чье качество оставляет желать лучшего, с грубыми ошибками и при этом стоящие довольно дорого…

Д.М.: — Это серьезный вопрос, который пока, к сожалению, лежит не прибранным. Многие из моих коллег-иконописцев возмутятся, но лично я считаю так (во всяком случае, к этому стремиться нужно): вопрос ценообразования или вопрос сертификации иконописца – они не так далеко друг от друга находятся. Мое мнение: на местном уровне Церковь, на епархиальном – епархии или метрополии, должны объединять иконописцев в некие общины, или, если хотите, профессиональные союзы, или назовите это братством – не важно. Также, например, как штатные священники в епархии. Они находятся под началом одного епископа, и если священник приезжает в другую епархию или в отпуск, он не имеет права там служить, потому что он приписной клирик такой-то епархии, его благословили служить там-то, у этого Престола, и это регулируется владыкой. Почему у иконописцев по-другому? Если подходить к этому вопросу с точки зрения того, что мы

делаем, мы ведь тоже проповедники. Так почему мы ответственности ни за что не несем? Захотели — туда поехали, захотели – сюда, там пишем, сям пишем. И Церковь не должна далеко устраняться. Вот вы, например, закончили школу, и те из вас, кто остается в этом городе, должны первым делом явиться к митрополиту, или хотя бы к его представителю. Понятное дело, что митрополит, в силу своих обязанностей, не сможет принимать еще и всех иконописцев. Но у него есть викарные епископы, есть, наконец, о. Александр, который возглавляет комиссию (прим. — архимандрит Александр (Федоров), заведующий иконописным отделением Санкт-Петербургской Духовной Академии, профессор кафедры теории и истории архитектуры Санкт-Петербургского государственного академического института живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина РАХ, глава комиссии по архитектурно-художественным вопросам Санкт-Петербургской епархии;). Должна быть или комиссия, или специальный человек, который будет принимать решение- вообще надо ли этому человеку писать иконы в этой епархии, может быть, он не совсем то делает, может быть, не совсем правильно живет. Может быть, он вообще не живет церковной жизнью, просто художник? Если вы просто художник, ну занимайтесь, искусством, пишите на религиозную тему картины. Почему нет?

Этот вопрос — непаханое поле, но я пока не замечаю внимания священноначалия. Опять – таки, мне кажется, что и самим иконописцам нужно думать об этом, объединяться в сообщество профессиональное, которое будет под омофором правящего архиерея находиться и как-то соотноситься с этим. Если появится профессиональный союз иконописцев при епархии, разве это плохо? Это прекрасно! Более того, если эти иконописцы будут помогать епархии финансово, выплачивая, скажем десятину с каждой работы, разве этот плохо? Это хорошо. Другой вопрос, если, скажем, это станет какой-то «обязаловкой», то это уже перегиб. Должно быть по-христиански, без выворачивания рук. Но вот как это сделать, я пока не знаю. Я много лет об этом думаю. Я знаю, что в некоторых епархиях это вводится, это становится нормой. У вас чин посвящения в иконописцы существует?

С.: — У нас нет, в Иконописной школе при Московской Духовной академии, он есть.

Д.М.: — Да, этот чин существует, и о. Лука его совершает спустя какое-то определенное время после начала обучения. Это мудро. Это в принципе подход церковный. Вот не может же быть так, что понравился епископу один молодой человек, он хорошо читает, у него может быть хороший голос. Не говорит же ему епископ: всё, завтра дьяконом будешь — так не делается. Человек должен пройти сначала инициацию, он должен получить благодать священства, епископ призывает эту благодать на человека, посвящает его апостольской благодатью в служение Божие. Почему иконописец как перекати-поле? И отношение к нему соответствующее, как к мастерам, которые обои клеят, стены штукатурят — как к ремесленникам. А кто виноват в этом? Иконописцы? Иконописцам, конечно, это удобно. Но эти одежды не должны быть удобными. Это как раз неудобные одежды, и кто их не может носить, так пусть и не носит – одевает удобные и занимается светским искусством, а там – что хочешь, то и делай. А здесь не так, это не просто искусство, здесь, действительно, более применимо понятие служение. Служение средствами искусства, красотою и ремеслом, кстати, тоже. Многое в иконописи – это ремесло, но не всё. Если для иконописца икона становится искусством – плохо, если становится только ремеслом – тоже плохо. Если для иконописца икона становится только заработком, средством для жизни – ужасно! Если для иконописца икона – это много что, и ещё неизвестного, много чего неизученного и непонятного… наверное, это ещё может быть. Вариант, когда человек воспринимает это все- таки очень ответственно, с разных позиций. Ответственное отношение, это такое умное делание, когда человек размышляет, ему не все равно, как это будет сделано. Это не безразличный человек, он будет мучиться,

будет страдать, будет переделывать, если у него не будет что-то получаться, не смотря ни на что, и в конце — концов он будет добиваться . Это и есть ответственное отношение. А если ему всё равно – шарах, бабах и сделал… Если он ещё и мастеровитый иконописец, и у него многое действительно получается с первого раза — то, над чем вы бьетесь иногда неделями, кто-то делает за часы. Ну и что, он молодец что ли? Да вовсе нет! Если для него это стало привычным делом, и он это делает как обычную работу – это ужасная ситуация, значит, для него его профессия перестала быть служением Богу… У ученика свои скорби, у мастера, пишущего много лет, тоже масса скорбей и проблем. Если человек живет с Христом, у него, наверное, не будет времени, когда он прямо таки порхает и все у него легко получается. Скорее всего он будет всегда скорбеть. «Иго Мое благо, и бремя Мое легко». О чем-то же говорят эти слова? Надо всегда что-то нести – это скорби, какие-то переживания. Они будут меняться по характеру в зависимости от вашего возраста – физического и духовного, но они всегда будут находиться с вами. Если вам вдруг стало легко, слишком легко, то, наверное, вы умерли…

С.: -Почему иконописец обязательно должен быть верующим, церковным человеком?

Д.М.: — Я разве сказал, что это обязательное условие? Я лично боюсь формализации чего-либо. Я знаю, например, несколько иконописцев, которые в Церковь пришли через икону. Это говорит о том, что они начали писать ещё не церковными людьми, или начали, например, изучать икону, и икона их привела в Церковь. Вот многие художники, особенно не верующие, атеистические, у них отношение к иконе очень небрежное: «да подумаешь, вот я это сейчас быстренько сделаю спокойно…» Ну и что, вы ему начнете сейчас говорить: «нет, не надо, ты не верующий, ай-ай-ай…». В таких случаях нужно просто сказать: «да сделай!» Ведь «всякое дыхание да хвалит Господа», ведь икона – это хвала Богу, осуществленная средствами цвета, света, тона и так далее. Так что же мешать человеку в этом деле? Другой вопрос, если человек закостенел в этом состоянии, он попробовал, и у него это никак не всколыхнуло поменять свою жизнь, он не осознал, с чем он столкнулся. Вот здесь нужны какие-то средства воздействия иные, чтобы он все-таки не занимался этим делом — много в мире всего для художника, куда он может приложить свои дары. Кстати, дары он эти тоже не купил в магазине или ему кто-то подкинул их. Их ему безвозмездно дал Творец, и в принципе, в глубине души любой талантливый человек знает, откуда это. И, по большому счету, настоящие таланты, они все верующие, просто иногда они и сами не знают об этом, но вот в какой-то момент икона очень многих художников дисциплинирует, и они становятся церковными людьми.

Поэтому я бы не стал запрещать писать иконы таким людям, но мера должны быть, нужно на человека смотреть. Это и есть окормление человека, ведь сам апостол Павел сказал, что одному человеку нужна пища жесткая, а другому мягкая. Сам апостол, апостол языков, который прекрасно знал, что все люди разные. Кого-то нужно поругать сначала, и он начнет быть хорошим христианином, напугать просто, Страшным Судом, огнем

геенским, бесами, и он начнет от испуга быть хорошим христианином. А другого… Он воин, он смерти в лицо заглядывал много раз, его не испугаешь ничем, а тронуть его можно любовью, бескорыстием, искренностью, и он скажет: нет, таких людей я на войне не видел, которые отдают последнее, там отбирают друг у друга, а этот отдает – пойду посмотрю, что за люди такие. Также и в искусстве. Есть люди, которых нужно погрузить, и они, погрузясь, напитаются этим и станут хорошими иконописцами. А кого-то нужно, наоборот, придерживать: «нет, подожди, подожди, дорогой, на, вот это поделай…». И человек в процессе вот этого «подожди» меняется. Вот это работа чья? Церкви, в первую очередь. Должны появиться духовники иконописцев. Они уже есть и их не мало, это священники, которые неплохо понимают проблемы иконописцев. Чаще всего это сами иконописцы, но бывают и не иконописцы. Вот, например, ваш руководитель, о. Александр, он блестяще понимает, что такое иконописец, и это хороший духовник для иконописца.

С.: — Вы говорили, что не обязательно икона должна быть хорошо написана, также необязательно должна быть написана в каноне, чтобы быть молитвенной. Тогда что делает икону действительно иконой? Как написать молитвенный образ?

Д.М.: — Не должно быть вообще такой цели. Это очень опасная цель. Стоит сделать один только шаг, и человек попадает в искушение: вот я должен делать так, чтобы люди умилялись от этого. Это очень горделивые мысли, человек не должен специально думать об этом. Иконописец в первую очередь должен сам из себя выстрогать икону, причем с кровью и болью. Это деревяшку режешь, она не кричит, а из самого себя попробуй доску с ковчегом сделай, когда в тебе куча сучков, узелков, торчков каких-то непонятных, кора какая-то кривая и листья жалко срезать такие красивые. Ну-ка попробуй-ка! Вот над этим надо работать, и тогда может быть что-то получится. Человек сам должен молиться в момент написания иконы, потому что по иконе хорошо видно, чем человек живет. Но в принципе, сердце человека очень мудрое, и подчас мы не можем понять по человеку, кто он такой. Есть люди, которые очень хорошо умеют притворяться хорошими, а иногда и плохими притворяются. Знаешь таких людей, на которых смотришь и думаешь – ужас какой! А потом видишь, что он прячет те дары Божьи, просто прячется… Такие люди встречаются реже, в основном, люди прячут другое, прячут негативные вещи под хорошими, а дела этого человека это всё показывают. Не по словам, а по делам. Это касательно любого — политика, например. Он говорит красивые слова, а по делам – смотришь, что натворил? Загубил страну или ещё что-то, а говорил-то как хорошо, красиво, а дела – ужасные. Также и у иконописца. Мы не говорим, конечно, но мы пишем, и посмотрите на наши иконы, и вы поймете, кто мы такие.

С.: — А как вы практически совмещаете икону и молитву?

Д.М.: — В свое время один очень хороший духовник дал мне совет, когда я с ним в духовной беседе на исповеди поделился смущениями, которые происходят во время иконописания. Они у нас у всех бывают: мыслями мы куда-то улетаем, о чем-то другом думаем, какие-то звуки в нас, какая-то музыка может звучать, какие-то воспоминания приходят совершенно не уместные, ни к делу – что угодно. И он мне совет дал очень хороший. Он сказал, что это нормальная вещь в таком духовном делании. Это и у монахов бывает, когда к нему вместо молитвы начинают приходить какие-то воспоминания молодости, какие-то совершенно непотребные вещи. Нужно молиться, а он отбивается как от мух, от таких вещей и не может ничего сделать. Средство одно — это молитва, а лучшее из этих средств, это Иисусова молитва. Он мне дал совет — если ты чувствуешь, что ты «поплыл», условно говоря, ты поймал себя на мысли, что ты отлетел сейчас куда-то далеко, а руки что-то делают, нужно остановиться . Положи кисточку, сядь на стульчик или встань, и начинай творить Иисусову молитву до тех пор, пока не очнешься, и чем чаще ты к этому средству будешь прибегать, тем меньшее количество раз тебе придется эту молитву повторять, чтобы прийти в нормальное, трезвое, рабочее состояние. Нужно просто отрезветь, очнуться. А в идеале, Иисусову молитву не прекращать вообще. Просто встал к иконе и пошло, идешь к иконе – молись, стоишь перед иконой – молись, идешь от иконы – всё равно молишься.Ничего нового я вам не говорю, вы всё это прекрасно знаете от своих духовников, другой вопрос, как всё это сделать. А тоже никаких советов на этот счет нет, кроме как просто делать и рано или поздно получится. Просто надо себя постоянно контролировать.

С.: — Есть такие состояния, когда лучше не приступать к иконописи?

Д.М.: — Есть, я думаю. Могу такой практический совет дать: если вы, допустим, чувствуете свою сырость, неготовность писать икону, то не пишите хотя бы самое важное. Бывает надо писать и все, и пишешь. Но пишите что-нибудь второстепенное, или даже так- пишите то, что вы понимаете, как написать. Пока вы это будете делать, само вот это делание уже способно многое изменить в вас. Делая одно, правильно, спокойно, безмятежно, по возможности, поборов в себе шторм, с девяти баллов понизив хотя бы до семи, последовательно, делая сначала какие-то второстепенные работы, вы понизите этот шторм до штиля. Тогда, не теряя времени, переходите на более важную работу. Не теряйте этот момент, когда вы почувствуете, что сейчас есть ниша мирная, даже если за стенкой перфоратор работает, или что-то падает, или чем-то плохо пахнет – всё равно стяжайте, пока у вас такое состояние, пока вы спокойны и можете что-то сделать, потому что завтра его не будет уже. Замечаете, наверное, и вы сами, что практически не находится идеального состояния для иконописи. Вы думаете, что это только потому, что вы в школе учитесь? Ерунда! У вас будет келья отдельная, но и в ней вам никто не даст писать, и этот «никто», он хорошо знает, что делает. Вас будут любыми способами извлекать из этого состояния. Не в дверь, так в окно полезут эти обстоятельства. Вы не будете иметь возможности спокойно писать. Это профессия такая, такое служение, и здесь нужно научиться принимать окружающий мир таким, какой он есть. Он никогда не будет идеальным, никогда не будет идеальной мастерской, никогда не будет идеальных условий, никогда не будет всего того, что вы хотите. Всегда будет именно то, чего вы меньше всего хотите, и именно в этом состоянии вы должны будете писать иконы, и это будет всю жизнь. Более того, если вдруг наступила тишина и покой, это повод в принципе насторожиться: видать, я догрешился до такого состояния, что Господь меня оставил. Эта богооставленность может проявляться в том, что от вас даже враг отступится, что он перестанет вас будоражить. Для монаха, например, это беда, если ему стало комфортно и тихо. Не должно быть шторма, конечно, но скорбь никуда не денется, и с этой болью придется жить, это вечная заноза в сердце, и вам её будут ещё шевелить. Это нормальная ситуация, к которой привыкаешь. Любой христианин так живет, не только иконописец:

если человек со Христом – будет больно. «Гнали меня, будут гнать и вас». Кому Он это сказал? Тем, кто с ним. Будут гнать, будет больно, будут гнать и видимые и невидимые.

С.: — Бывают такие рабочие моменты, когда что-то не получается, что-то не выходит. Что делать в такой ситуации?

Д.М.: — Остановиться. Самое главное — не переделывать слёту. Это же вопрос тоже духовный. Те мысли, которые в голове, отскакивая от стенки к стенке, как мячик летают: «Ой, какой ужас, какой кошмар, как я это плохо сделала! Всё это надо счистить!». Вы думаете, они ваши часто? Вот для того, чтобы это проверить надо оставить работу, закрыть её полотенчиком и в храм сходить, приложиться к иконе Царскосельской, постоять там, помолиться, сходить на службу, просто постоять, послушать, промолить эту ситуацию. Вернетесь в мастерскую, откроете занавесочку и удивитесь. Там часто не окажется всего тех бед, которые вы сами себе напридумывали. Со стороны лучше всего видно, что человек, переделывая, делает чаще всего одну и ту же ошибку и ничего не меняет. Это просто «Сизифов труд»: откапает — закапает! Почему это происходит? Потому что он главного не делает. Он как слушал того, кого не надо, так и слушает, а тот его дурит откровенно. Вместо того, чтобы встряхнуться немножко, очнуться и понять: тут нет проблемы, беды, катастрофы, нужно просто чуть-чуть что-то немного подправить, подвинуть и всё. Я всегда и сам стараюсь делать так, особенно если я заработался и устал. Бывает же это просто и от физической усталости, утомления, начинаешь плыть, и кажется всё плохим, нехорошим. Оставь работу, иди и отдохни – придешь утром, посмотришь, ничего переделывать не надо будет. Совет простой – не мечитесь всуе. Не надо метаться, не надо пугаться. Да, бывают ситуации, когда возвращаешься и видишь, что да, действительно это плохо, но если вы после молитвы принимаете решение, то тогда уже будете продолжать практически по благословению Божьему, помолясь, обратясь к Богу: «Господи, не знаю, что делать!». Пришли и видите, что да, действительно ужас просто, но тогда вы переделываете очень быстро и сделаете то, что нужно. А если вы переделываете и делаете ту же ошибку, значит проблема духовная, и решать её нужно духовным способом, вплоть до того, что может быть, действительно, усилить пост и молитву. Но это уже не ко мне вопрос, а к вашим духовникам.

Также внимание надо уделять рабочему месту – оно должно быть хорошо организовано, чистое. Начинать работу надо начинать с наведение порядка. Вы работаете, устали, чувствуете, что работа не идет. В этот момент сделайте паузу, остановитесь и начните делать уборку: помойте пол, наведите порядок на рабочем столе, помойте тарелки, кисти, красиво расставьте, организуйте рабочее место, чтобы в этом месте вы видели определенную красоту, порядок и строй, и вы увидите как и ваши мысли упорядочатся. И в духовном плане такая же точно работа, молитвенная. Если в голове крутится что-то вроде «На теплоходе музыка играет…», надо остановить работу и переключиться на молитвенное состояние. И это тоже уборка, только в душе. Если будете эти две вещи соблюдать, из вас, наверное, получатся иконописцы… У меня не выходит (смеется)…

С.: — Какое место в жизни иконописца занимает богослужение? Возможно ли пропустить богослужение, если надо что-то срочно дописать?

Д.М.: — По своему опыту знаю, что если я позволю себе «прогулять» службу ради результата, то потом я вижу плоды своих прогулов. Они могут даже не на мне сработать, а на моих близких. Я же вижу это и знаю. Думаешь тогда: дорогой ты мой, а что ты хочешь? Ты же иконописец, ты пишешь, ты служишь. Чего тебе служба в храме, когда вся Церковь молится в этот момент? Ты же сам по себе, у тебя же своя церковь, ты сам себе алтарь построил. Чего тебе надо тогда? Чего ты ждешь от Бога? Чем Он тебе обязан тогда

в данный момент, если ты сам от Него отвернулся, стал спиной к Нему, а лицом отвернулся в другую сторону? Вот и всё, соответственно нет вариантов просто. Если это из-под палки, это грустно, плохо. Чисто практический совет: служба – это тоже способ оторвать глаза и себя от вот этого тяжелого переделывания. Вы ведь за день мало успеваете. У вас стресс появляется: «Эх, на службу пора, а я ещё ничего не сделал». Сходите на службу лучше, потому что либо вы целый день думали не о том, раз вы не смогли сделать это за короткое время, либо разговаривали друг с другом, вместо того, чтобы сосредоточиться и сделать за пятнадцать минут то, что вы и за восемь часов не успели сделать. Тем более, нужно пойти на службу, чтобы хотя бы вышли из вас все эти ненужные звуки, слова, какие-то переживания, и вернитесь в мастерскую хоть уставшими, но свободными от всего этого, отмытыми. И у вас будет десять-пятнадцать минут вечером, чтобы это сделать. Постепенно вы сможете это рабочее состояние стяжать самостоятельно, но без общей службы, соборной, это вряд ли возможно. Конечно, когда вы закончите учебу, будете посвободнее, не будет над вами стоять помощник инспектора и галочки ставить — был или не был. Но самые главные «инспекторы» никуда не денутся. Они эти галочки как ставили, так и будут ставить, и в итоге нам это расхлебывать потом в свое время и в свой час каждому придется. Об этом тоже надо думать, что однажды нам за все эти прогулы придется отвечать. И там такое количество этих прогулов будет, что нам никаких вариантов, никаких шансов не останется.

С.: — То есть богослужение, молитва — это необходимая пауза в работе?

Д.М.: — Да, такая остановка получается, потому что вы сами себя порой остановить не можете. Бывает, как юла по кругу проблема ходит, ходит и как зубная боль никуда не исчезает, и не знаете, как её решить. И от старания, от усердия ходите по кругу, переделываете и часто делаете одну и ту же ошибку. Для этого нужна остановка. Идеальна остановка – молитвенная, духовная. Для этого нужно оторваться от работы, пройти сто метров до храма, постоять на службе, помолиться. Нужно именно помолиться, выключить всё, забыть про икону – всё, я молюсь. Слова молитв вы знаете, проговаривайте их, промаливайте службу, пойте, и возвращайтесь уже немного отдохнувшими от иконы, сердцем отдохнувшими. Всё, вот эта вот «заноза», которая вас мучила, уже немножечко перестала ныть. В таком состоянии духовного утешения вы можете решить то, что вы долгое время не могли решить, мучаясь. Лучше даже не дожидаться колокола, а самому пойти в храм.

В работе нужно делать паузы. Относитесь к иконе как к драгоценности, посвящайте ей лучшее, что у вас есть, включая и ваше время и силы. Если они у вас кончились, то, что вы тут перед иконой делаете, стоите, мучаете и икону и себя? Сделайте остановку, пройдите кружочек, дойдите до храма. Я вот, например, хожу на Никольское кладбище, когда совсем туговато. И там, среди могил пару кружочков сделаешь, возвращаешься в мастерскую и всё – горы свернуть можно. Естественно, по кладбищу ходишь, не песенки поешь ведь, что-то другое надо делать там.

С.: — Трудно создать рабочую атмосферу в большом коллективе. Допустимо ли, если не удается добиться тишины, слушать песнопения или акафист в наушниках?

Д.М.: — Я не очень люблю что-то слушать во время иконописания. Во всяком случае, когда дело доходит до очень ответственных участков, то лучше тишины ничего нет. При этом достаточно редко удается стяжать это состояние тишины: то трубы гудят, то перфораторы работают, то двери хлопают. Это постоянно будет происходить. С другой стороны, если вы очень любите эту работу, всецело ей посвящаете себя, вы глохнете и слепнете. И чтобы не происходило вокруг, вы можете, не теряя равновесия, собранности

духа, это делать. Правда, надолго может не хватить. Но в принципе, на какое-то время, у человека духовно опытного это могут часы быть, у человека ещё не совсем выросшего, двадцать-тридцать минут может быть, когда он выдерживает это, когда он глух и слеп, ничего не видит, ничего не слышит, вот, перед ним образ, и он занимается иконописанием. Тут ещё и от темперамента зависит, кому-то нужны покой и тишина, а кому-то это, наоборот, в тягость. Знаю иконописцев, которые включают, например, хор Афонского Ватопедского монастыря или акафист, а то и просто радио звучит. Зачем это делать? Не нужно. Я тоже люблю и хор афонских монахов послушать и грузинских отцов, и классику, но лучше это делать, когда сидишь в кресле и смотришь просто на икону. Или пока чай пьешь. А когда пошел к иконе, лучше не забыть выключить это, потому что вольно или невольно, ты сам этого не замечаешь, как часть своего внимания посвящаешь этому. Тем более, если это акафист. Если он является фоном, то это, простите, не совсем уважительное дело, потому что это тоже служение Богу, это хвала — и если для нас это как фон, то это не хорошо, лучше уж выключить его тогда. Тишина – это будет лучший акафист с вашей стороны. Лучше в таком случае наушники без всего, которые просто глушат звуки, беруши. Но даже в этом случае, сердечные уши вы ведь не заткнете, ведь иногда лучше потерпеть внешние воздействия, чем внутренние, ведь враг может взяться за вас с другой стороны, и мало не покажется. Поэтому иногда радуйтесь, что вокруг вас шумно, душно, грязно. Господь нас прикрывает этим: «лучше эти малые скорби, но ты их понеси, потерпи». Потерпи ближнего, и, скорее всего, удастся стяжать эту тишину. Нужно и себя немножко посмирять. Если иконописец не смиренный, какие у него иконы будут?

С.: — Что должен делать студент во время обучения, чтобы в итоге действительно стать настоящим иконописцем?

Д.М.: — Станет студент или не станет настоящим иконописцем – вопрос очень сложный и он зависит не только от студента. Во всяком случае, студент попавший в такое хорошее учебное заведение как Санкт-Петербургская Духовная академии, должен понимать ещё меру ответственности: он занял место. И, наверное, не только благодаря своим талантам и способностям он поступил сюда, но это также и определенный аванс, аванс ему на будущее. Господь дает ему вот этими четырьмя годами определенный шанс и позволяет занять определенную нишу. Это легальное вхождение в мир иконописи. Потому что многие иконописцы моего поколения приходили в иконопись сами — кто-то ногой открывал двери туда, кто-то стучался, кто-то в окно влезал. Но Господь нас не вытряхивает пока ещё, освобождая место для вас, легально вошедших, правильно вошедших в иконопись, как положено. Нужно понимать это и относиться к этому ответственно, как к определенному авансу. И иконописцем уже сейчас надо стать хорошим. Хороший иконописец – это не тот, кто хорошо пишет, и у него получается всё, а человек, который любит Бога, любит свое дело, он не может без этого прожить. Он понимает, что если его сейчас отлучить от этого, запретить ему писать иконы, то это будет страшно. И тогда вот это уже иконописец потенциальный, просто ещё не совсем

профессионально зрелый, но для этого вся жизнь впереди, потому что иконописца абсолютно зрелого не существует, они все растут, включая великих, тех, кто пишет тридцать лет, сорок. Всем Господь дает дары, которые принадлежат этому человеку. У Него много даров, на всех хватит. У Него на всех всего хватает, и Он может их приумножить, может их отнять, глядя на то, как вы живете, как вы трудитесь.

Иконописец, прежде всего, это ответственный человек, благоговейный. Он должен любить по возможности всё и вся, кроме мерзости какой-нибудь. Любить всё хорошее – церковную службу; любить Церковь, быть её патриотом, защитником её, не хулить,; следить за мыслями и словами, быть мирным человеком. Настоящий иконописец, по мне, в первую очередь – человек мирный, неконфликтный. Воин духа – это человек мирный. И кротость часто побеждает силу и агрессивность. Иконописец должен быть человеком кротким, спокойным, уравновешенным. Я вам говорю, в принципе то, что уже сказано, вы все это знаете. Могу только подтвердить, он должен быть незлобив, независтлив. Потому что это всё сразу выходит в вашу работу мгновенно: святые становятся злобными и завистливыми. Те грехи, которые нас снедают, мы ведь ими инфицируем икону, мы их пишем зараженными нашими болячками. Поэтому надо в себе хотя бы предпринять борьбу. Вылечиться, может быть, и не удастся, так хромыми и останемся, но если Господь видит, что мы действительно плачем «Господи, я не могу сам, помоги мне!», неужели не поможет? Во всяком случае, смягчит эти проблемы и они не переползут в те дела, которые мы делаем. Да, мы будем с ними мучиться всю жизнь, но мы хотя бы не будем инфицировать других. И это уже хорошо, уже победа небольшая.

С.: — Выша жена – иконописец. Может быть, вы со стороны скажете, каково совмещать роль жены, матери и иконописца?

Д.М.: — Ужасно сложно. Мужчинам-иконописцам намного проще. Сейчас в истории Церкви уникальное время. Хотя понятно, что в Церкви всегда было большинство женщин, мужики они всегда то на войне, то на базаре, а у женщины что? Семья, дом и Церковь. Тогда и вариантов особо не было. А сейчас и в иконописи много женщин, и конечно это что-то. Я иногда сержусь на своих коллег женщин (на жену не сержусь, она у меня особая), а потом думаю, вот что ты на самом деле? У нее ведь несколько детей, муж, а она ещё и пишет! Уже зная то, сколько она носит, ну потерпи ты эту немощь, не требуй от неё идеальной иконы, она не может её сделать только потому, что она носит много тягот. Я идеалист, мне надо, чтобы всё было идеально, красиво, правильно, честно. Потом начинаешь думать, наверное, да, Господь зачтет ей эту икону, мне – нет, потому что у меня нет таких тягот, как у неё.

То, что невозможно человеку, Богу возможно. Все возможно, если вы с верой несете свой крест. Вы же ещё не знаете, как Господь устроит, но он обязательно устроит каждую из ваших жизней. Мы не знаем, Господь знает. Но если вы живете и все воспринимаете через призму «я», то вокруг будет куча «непоняток», а если вы все будете воспринимать, через призму «я живу со Христом и это ярмо несу по жизни, какое бы оно ни было», то Он даст и сил для этого, и появятся силы и обстоятельства будут соответствующие: появятся нужные люди, которые вам помогут, появятся советчики, появятся квартиры, если нужно – всё будет. Ведь Податель всего один!

С.: — Как совмещается то, что иконопись должна быть делом жизни, а у женщины дело жизни — это чаще всего семья и дети?

Д.М.: — Для женщины, самые лучшие иконы – это будут её дети, хорошо воспитанные. Лучше родить пятнадцать детей, чем написать сто пятьдесят икон плохих или средних. И

между тем, может кто-то из этих детей станет потом сильным иконописцем. Эти таланты, эти дары, тот профессиональный опыт, который вы имеете, вы можете привить кому-то из своих детей. Да, у вас не будет времени на иконопись напрочь. Но я знаю иконописцев-женщин, которые умудряются и детей рожать, воспитывать хороших людей и писать. Их мало, но они есть. Это загадка, но ответ простой: Господь дает силы! Есть женщины у которых трое-четверо, а то и больше детей, и они пишут хорошие иконы. У них очень мало времени. У другой будет день, и она сделает столько, сколько эта сможет сделать за двадцать-тридцать минут, пока дети спят и каша варится. Мужчина, конечно, такого не понесет. На женщине и хозяйство, и дом, и дети, их сопли и болезни и куча всего. Тем не менее, женщина умеет ждать лучше, чем мужчина, она ждет, и как только появляется ниша, она, если она в тонусе, сядет и напишет. Можно же писать не только руками, можно мысленно писать икону, думать о ней, и как только появится время, сесть и быстро сделать, потому что вы не прекращали писать, вы думали о ней в то время, пока занимались ребятишками.

Например, у Натальи Богдановой (прим. — известный Петербургский иконописец, работает с супругом, Николаем Богдановым) шесть детей и уже три внука. Она просто потрясающий человек – она спокойная. Вот, по-моему, она- идеал женщины-иконописца. Она — сама мудрость. Николай Богданов человек энергичный, а Наталья — это покой. Они друг друга идеально дополняют и в работе. Он – цветовик, а она график – идеальная пара иконописцев. Хотя я думаю, и в их жизни много всего, и скорбей, я думаю, там выше крыши, но вы никогда этого не увидите по ним – они всецело посвящены Богу, они всецело посвящены делу. И у них не возникает противоречий между количеством детей, необходимостью их содержать, кормить, лечить, учить и иконописанием. Они смогли найти, вот это всё у них сложилось. Я смотрю на них много лет, когда дети у них были ещё маленькими, и понимаю, как же Господь всё — таки любит человека и благословляет такие союзы, такие семьи. Александр Васильевич и Христина Прохорова (прим. – также известная Петербургская семья иконописцев), у них ведь тоже маленькие дети. Их нужно в школу отвести, из школы забрать, на балет отвести – это ведь целый день. И Христина садится за икону вечером, когда детки уже спят — у нее есть время несколько часов, и она за это время очень быстро пишет. И при этом при всем можно подумать, что должен быть упадок, но посмотрите на её работы, она очень растёт, со страшной скоростью. И она не пишет с утра до вечера не отходя от мольберта, она урывками подходит к работе, значит что-то другое работает? Значит она не прекращает иконописание никогда в самой себе. Она не останавливается, и когда у нее появляется минута, она уже готовая подходит и работает, потому что это не так, что забыла об иконописи наглухо, и её только сопли детские волнуют. Нет, она не забывает это, она продолжает теплить в себе этот процесс, размышляет, но тайно. Это может быть вторым фоном, но не прекращается это делание. Легко, конечно, сказать, но сложно сделать.

Но в чем-то я, конечно, понимаю женщин, потому что я тоже не имею возможности постоянно заниматься иконописью, мне никто это не дает. И часто какие-то оставленные мною работы я продолжаю внутренне: я всё равно о них думаю, я всё равно к ним возвращаюсь мысленно, всё время не отхожу далеко от этой работы, делая совершенно другие вещи – какие-нибудь общественные, преподавательские или ещё что-нибудь. Хочется писать, но я не имею на это возможности, постоянно чем-то другим занимаюсь, но думаю в этот момент о своей работе, о своем служении, я все равно всем сердцем развернут туда, или, во всяком случае, большей частью этого сердца. И тогда, когда я до неё всё-таки добираюсь, я готов продолжить работу с любого этапа. Также, я думаю, поступают и многодетные матери.

Беседовали студентки 3 курса Голубева Анна и Жук Вероника

P.S. «Помните также, что кисть – это продолжение вашей руки, это шестой палец. Все ваши мысли, вы все должны вливаться в эту кисть, вы должны выдрессировать свою руку, глаз, всего себя именно на кисть. Иконописец именно на кисти становится иконописцем. Вы постоянно должны быть с кисточкой в руках, тогда будет толк».